Вспоминается старый анекдот: русский пограничник видит польского коллегу на той стороне нейтральной полосы. "Слушай, - спрашивает наш после приветствия, - как по польски будет "жопа" ?" "Do"pa (дупа)", - отвечает поляк. "Хм..., - говорит наш, - ну, тоже красиво!" Польское "do"pa" цензурно в такой же мере, как русское "попа" (живущие в Западной Украине подтвердят, что там можно услышать в обиходе: "Зараз дам по дупе !"). В современном языке оно означает "задница, заднее место", а восходить может к одному из двух праиндоевропейских корней. Либо к dheub- ("глубокий"), давшему в древненемецком форму diupaz с тем же значением (ср. cовременное английское deep), либо к dup- ("ронять, погружать"), от которого произошли древнеанглийское doppa ("погружение"), верхнелужицкое dupa ("дыра") и русское дупло.

Иначе говоря, польское слово (первоначально произносившееся "допа") в древности означало "задний проход", но позже несколько трансформировалось семантически. Как это слово превратилось в ж...у? В Восточной Польше, на Мазовщине, звук "д" очень часто превращается в своеобразный звук "dz". Вероятно, в такой фонетике это слово и проникло первоначально к восточным славянам. В восточнославянских языках "dz" чаще всего переходит в "д", но известны также переходы в "ж" (например, dzban -- жбан). Вот так и появилось в русском языке это "красивое" словечко. Забавно, кстати, что в древнерусском языке слово "задница" означало - в жизни не угадаете - "наследство" !

Пердеть и п.зда - как ни удивительно, оба слова имеют одинаковое происхождение, восходя к праиндоевропейскому "пускать ветры, пукать", известному в двух фонетических вариантах: perd- (отсюда современное английское to fart, имеющее то же значение) и pezd- (от которого произошло латинское pedere с тем же значением и современное "петарда"). Многие лингвисты считают, что от pezd- происходит и латинское pedis ("вошь") как расширение в значении "вонючее насекомое". Таким образом, семантика слова расширялась как по линии "громкий звук", так и по линии "сильная вонь". Именно по второй линии и образовалась русская п...а (переогласовка е/и - часто встречающееся явление). Вот вам и "Аромат любви Фанфан" (есть такой французский фильм).

Срать - это так сказать, литературная форма слова, а в этимологическом отношении яснее полногласное простонародное "серить". Оно восходит к праиндоевропейскому ser- ("течь, вытекать"); отсюда, например, санскритское sarati ("течет, бежит"). Похоже, наши предки были склонны к гастритам. Любопытно, что того же происхождения древнерусское (еще известное в диалектах) и сохранившееся в фамилии Сериков, к примеру, слово "серик" ("озерцо, натекшее при разливе реки"). Ссать - восходит к праиндоевропейскому seu- - "вбирать жидкость", от которого происходит глагол "сосать" во многих индо-европейских языках; значение "сосать" имел и глагол "ссати" в древнерусском (ср. современное польское ssac" - "сосать"); явление развития в слове противоположного значения хорошо известно в лингвистике, оно называется энантеосемией.

Х.й и хер - вот любопытнейшие словечки ! Их история проясняет причины и историю возникновения всей матерщины. Существуют научно- лингвистические доказательства его сходства с древнеславянскими терминами. Согласно академическому "Этимологическому словарю славянских языков. Праславянский лексический фонд" (Вып.8 . М.,1981 ) под ред. О. Н. Трубачева, слово является однокоренным слову "хвоя". Чередование "в" + гласная/"у" аналогично чередованию в словах вязать/узы, на-вык/на-ука. По мнению слависта Геннадия Ковалева, слово "оядурной" имеет общеславянский корень -XU, что означало "отросток", "побег". От этого же корня произошли слова "хвоя", "хвост и другие. Аналогичные корни, восходящие к праиндоевропейскому корню -skeu - (быть острым), встречаются и в других языках: в литовском skuj ("хвоя"), в албанском hu ("кол", "половой член").

Согласно исследованиям В. М. Иллич-Свитыча, праславянский корень восходит к праностратическому -cujha "колючка растения, острие", к тому же корню восходит, например, слово "чюе" (penis) в уйгурском языке. В популярной литературе распространены и другие этимологии (якобы из тюркских или монгольских языков). Так, по основной догадке, при формировании русского языка из древнерусского было заимствовано много слов неформальных диалектов, в основном из "простой мовы", на которой говорили крепостные в XV - XVI веках. Следуя этой теории, "оядурной", вероятнее всего представляет деформацию слов, в свою очередь заимствованных из монголо-татарского языка предками крепостных в сражениях против Золотой Орды в эпоху Ивана Великого.

Муди (мудя, муде) - это малоупотребительное слово почти без искажения воспринято из древнерусского, в котором мудо означало "мужское яичко" и совершенно не имело бранного или непристойного оттенка. Другое дело, что добрый молодец едва ли употреблял его в беседе с красной девицей (во всяком случае, в первой беседе). Более раннюю этимологию установить не удалось. В древнерусском языке мужской половой член назывался уд (от праиндоевропейского ud- "вверх, наружу"); родственным является слово удочка, деминутив (уменьшительная форма) от еще встречающегося в диалектах древнерусского слова уда - парной к уд женской формы. До XVIII в. слово уд свободно употреблялось в устной, письменной и печатной речи. Однако со второй половины XVIII в. в русской культурной жизни

проиcходили глубокие изменения. Социальная элита, преодолев, наконец, собственный консерватизм, так бесивший государя Петра Алексеевича, начала жадно впитывать европейскую культуру. А в Европе с конца XVIII в. свирепствовал сентиментализм, из литературного течения превратившийся в стиль жизни дворянских слоев общества. Манерно-возвышенные герои Ричардсона (помните ностальгическую иронию Пушкина "Ах, Грандисон..." ?) стали эталоном поведения и речи: так старушка Европа выковывала образец "gentilhomme" (благородного человека). Появились многочисленные "do"s and dont"s" (можно и нельзя) в манере поведения и разговора, особенно при общении мужчин и женщин. Некоторые темы стали для такого общения абсолютно запретными, табуированными; в первую очередь это касалось плотской стороны любви и вообще всей физиологии человека.

Представляю себе, как хохотала бы над этим вздором, к примеру, королева Наварры Маргарита Ангулемская (XVI в.), автор весьма соленого "Гептамерона". Тем не менее, замечу в скобках, сентиментализм, при всех своих комичных сторонах, содействовал нравственному оздоровлению Европы, без чего ее дальнейшее развитие в сторону капитализма скорее всего приняло бы те беспардонные формы, которые мы наблюдаем ныне на "постсоветском пространстве". Русское дворянство хорошо усвоило европейский стандарт светского поведения и разговора, исключив из оборота всю неприличествующую джентльмену тематику, а заодно и связанные с ней слова. Существенную роль в табуировании упомянутой тематики в русском обществе сыграла и Православная Церковь, искони занимавшая фундаменталистские позиции в вопросах половой жизни;

мало-помалу этот фундаментализм перерос в фарисейское ханжество, процветающее в православно- клерикальной среде и поныне. В дальнейшем запретные темы и слова не допускала в печатные книги правительственная цензурная служба, почему эти слова и стали именоваться "нецензурными" или "непечатными". Вернемся теперь к нашим х..., вернее к нашим баранам, я хотел сказать. Слово "уд" оказалось одним из запретных (позже оно вновь стало дозволенным, но воспринималось уже как архаизм). Однако предмет-то существовал, а главное, существовало множество связанных с ним проблем (особенно в те времена, когда венерические болезни были распространены больше, чем сейчас грипп). И вот в дворянской среде стал использоваться эвфемизм (этически допустимая замена) - латинское местоимение hoc (это). Скорее всего его ввели в употребление привычные к латыни лекари.

Угодливо сообразуясь с нравами своих богатых пациентов, они назначали лекарство "для этого" (родительный падеж) или "этому" (дательный падеж), что по-латыни звучит соответственно как huius и huic. Менее образованные пациенты русифицировали ученую латынь. Возможно, например, что форму дательного падежа huic они воспринимали как деминутив, и, питая уважение к собственному детородному органу, предпочитали называть его "полным" именем "х.й" (еще и, наверняка, обижались на медиков, пренебрежительно отзывающихся о предмете их мужской гордости: "Это у тебя, немчура проклятая, xyик, а у меня-то вон какой красавец ! Самый что ни на есть х... !" ). В подтверждение этой гипотезы замечу, что примеры такого словообразования хорошо известны. Например, заимствованное в XVIII в. из голландского языка слово zondek, означающее "прикрытие (dek) от солнца (zon)",

зазвучало по-русски как зонтик и вскоре стало восприниматься как деминутив от слова зонт; так родилось новое русское слово, не имеющее аналогов в других языках (это лингвистическое явление называется редеривацией). Однако приключения наименования мужского полового органа продолжились далее. Очень скоро и название х..к стало казаться непристойным. На письме его заменяли первой буквой с точками, а в устной речи использовали название этой буквы - "хер" (вспомните дериват "похерить", первоначально означавший "лишить документ силы, перечеркнув его косым крестом"). Но не тут-то было ! Предмету мужской гордости и девичьих грез :puh: никак не удавалось обрести приличного имени: невинное название буквы в свою очередь приобрело ауру непристойности и стало нецензурным. Эта языковая проблема остается неразрешенной и поныне.